Главная страница

Мы в соцсетях











Песни родной Сербии







.......................




/2.10.2015/

Сербский привал

Источник: руски експрес

«Первые беженцы в Белграде появились в январе этого года, — вспоминает Милена Милетич, сотрудница журнала Министерства обороны Сербии — Их сразу можно было отличить от других прохожих на улице: на ком-то не было зимней куртки, а у других, даже если была куртка, на ногах были летние шлепанцы».     

Мы остановились на светофоре в ожидании зеленого света. Из-за угла вышла группа людей с рюкзаками. Примерно десять человек, из них несколько женщин. Мужчин нес на руках маленького ребенка, который спал у него на плече. «Ну вот, — сказала Милена, — так они и идут».

Наибольшее число беженцев пришлось на июль и август. Об этом говорят все: полицейские, которые дежурят в парке, превращенном в спонтанный лагерь, волонтеры, врачи. Остановки, куда прибывают автобусы, в том числе, из Македонии — еще одной страны, через которую идет транзит беженцев, расположены по двум сторонам периметра небольшого парка.     

«С трудом можно было спуститься с подножки автобуса: столько людей сидело и лежало повсюду. Не было воды, не было палаток… Это все появилось позже, когда жители Белграда пришли на помощь беженцам», — говорит полицейский, который представился как Славко. Я не могу не спросить, есть ли какие-то проблемы у полиции или с беженцами, или из-за беженцев. «Нет, вообще ничего не было. Они — обычные люди, такие же, как и мы. Мы же это понимаем».
Вот только полицейский не знает, что будут делать и беженцы, и сербы, если Венгрия закроет границу. «Страна не справится с таким количеством людей», — полицейский не скрывает тревоги, оглядываясь вокруг.     

Всего лишь через два дня Венгрия закрыла границу с Сербией. В ситуации, когда ежедневно через Белград, по оценкам сербских волонтеров, проходило от 2000 до 3000 беженцев, это не могло не быть чревато эскалацией ситуации на границе. 14 сентября те из беженцев, кто мог сразу купить билеты, старались, не задерживаясь, уехать к границе. Они говорили: «Мы знаем, что будет сложно. Но нам нужно идти вперед. Попробуем…».     

13 сентября я встретила Омара, 34-летнего археолога из Алеппо. Он пришел на помощь, когда мы пытались понять друг друга с двумя сирийскими девушками. Они были в одной группе. Младшей было 16, старшей — 22. Имена попросили не называть. Дорога от Алеппо до Белграда заняла у них около месяца: долго ждали возможности перейти границу с Турцией. «Мы ушли, в чем были. Без вещей», — сказала та, которой 16. Омар рассказал о себе. У него научная степень. Более восьми лет работал научным сотрудником одного из музеев Алеппо. «Думаете, те, кто уничтожает произведения искусства, не понимает их ценности? Понимают… Поэтому мы — археологи — там в опасности. Не только со стороны тех, кто с ИГ *. Они не просто взрывают памятники. Они скрывают следы их разграбления. Артефакты контрабандой вывозят в Эмираты, Японию, Европу». Но Омару угрожали и представители официальных сирийских властей. По его словам, они тоже участвуют в разграблении Сирии. Как вывозят? Что-то через Ливан, в основном — через Турцию. Могут продать «под заказ». Поэтому, по словам Омара, археологи в Сирии — в зоне особого риска.     

16 сентября я снова пришла в импровизированный лагерь беженцев. Людей было гораздо больше, чем в предыдущие четыре дня. На будке с информацией красовалось огромное объявление на английском и арабском: «УВКБ ООН рекомендует вам оставаться в Сербии еще два-три дня до тех пор, пока ситуация в Венгрии и Хорватии не прояснится». С границы шли тревожные вести о том, что Венгрия может ввести в дело армию и планирует аресты беженцев.     

Между тем, на территории импровизированного лагеря беженцев между двумя белградскими вокзалами — автобусным и железнодорожным — я впервые увидела сербских военных. Не менее десятка их устанавливали огромные палатки защитного цвета. Рядом стояли детские столики, на которых были разложены раскрашки, паззлы, бумага и цветные карандаши с фломастерами. И дети тоже были. Не менее двадцати: разного роста, разного возраста, говорящие на разных языках. Все это привезли сотрудники Министерства образования Сербия. Одна из них, представившаяся Вестой, сказала, что палатки предоставило Министерство обороны: «Никто не может сказать, сколько людям придется жить в Белграде и как долго продержится хорошая погода». Она объяснила, что в Минобразования приняли решение организовать занятия с детьми: «Раньше они задерживались в городе не более, чем на сутки. Но сейчас, из-за ситуации на границе, мы не знаем, насколько долго им придется остаться в Белграде. Мне бы хотелось, чтобы они сербов добром вспоминали».     

Уже есть за что…     

Сербия помогает беженцам. Всем, чем может. Каждый день в двух точках на территории, занятой беженцами, вели прием врачи. Это были сотрудники государственных клиник, а также добровольцы из числа студентов-медиков и организации «Врачи без границ». Пункты первой помощи располагались на скамейках, рядом с которыми ставили стол. Прием вели врач и несколько медсестер. Врач по имени Урош согласился поговорить, но попросил изменить его имя: «Начальство попросило помочь людям, но избегать разговоров с прессой». Урош рассказал об основных причинах обращений — стертые ноги, которые начали гноиться, травмы, полученные при падении и простуды, особенно у детей. Если врач видит человека, который не может дальше идти, он пишет направление в больницу и его немедленно отвозит «скорая». Лечение предоставляется бесплатно. Часть медикаментов выдается нуждающимся на месте или выписывается рецепт на покупку. «Рядом несколько аптек, а лекарства в Сербии не очень дорогие», — объяснил Урош пожилому сирийцу, который привел на прием мальчика лет четырех.     

Кроме волонтеров-врачей есть еще просто люди, которые приходят в лагерь каждый день. С Милкой мы встретились вечером первого дня. Высокая светловолосая женщина вела хрупкого парнишку лет восьми. Он оказался потеряшкой. Милка искала его родных по всему лагерю. Они нашлись.     

В полночь, уходя в гостиницу, прошли мимо кафе, в котором оставили парнишку. Он спал в кресле, закутанный в спальный мешок. Милка уже давно помогает беженцам: «Сейчас ситуация изменилась к лучшему. А ведь год назад, когда я попыталась забрать домой нескольких беженцев, меня вместе с ними арестовали. Тогда это называлось „содействие нелегальной миграции“. Но у каждого человека есть право на безопасную жизнь».     

Я спросила Милку, часто ли теряются дети. За это лето на ее памяти было три таких случая. «Обычно семьи очень внимательны по отношению к своим детям. Но всякое может случиться на таком пути, какой вынуждены проходить они».     

Что происходит с потерявшимися детьми? Вызывают полицию, те передают детей в приют, информация о них заносится в базу УВКБ ООН. Если родители заявят о потере ребенка властям другой страны, то через Красный Крест и УВКБ ООН будет решаться вопрос о воссоединении семьи. Правда, только при условии позитивного решения миграционных властей страны, в которой семья найдет убежище.     

Примерно пять недель назад, в самый пик исхода беженцев из Сирии и Ирака, в Белграде появился волонтерский центр помощи. Он размещается в пятнадцати минутах от автостанции. Здесь можно встретить волонтеров не только из числа белградских студентов. Очень много туристов, которые приехав в Сербию и увидев, что тут творится, пришли на помощь. Француз Люк из Парижа — один из них     

Вся работа координируется через страничку в Фейсбуке. Помогают не только сербы. Координатор пункта распределения помощи сказала, что они получили два грузовика гуманитарной помощи из Боснии и Хорватии. На подъезде был грузовик из Венгрии. Каждый день к волонтерам обращаются более 500 человек.
Дежурство по раздаче гуманитарной помощи координируется через страничку группы в Фейсбуке. На 19 сентября у группы было более 4500 подписчиков.
Палатки, в которых спят беженцы в самом Белграде, тоже были получены в качестве помощи от жителей Белграда. Причем, за те несколько дней, которые я провела в лагере беженцев, было понятно, что многие палатки остаются на месте, а вот их обитатели меняются каждый день.     

В эти дни на разных ресурсах и в социальных сетях было много фотографий с видами брошенных вещей по обочинам дорог. «Как можно не понять, что люди бросили то, что не могли забрать, потому что неожиданно подали автобусы. В такой ситуации не до вещей», — объяснила мне Милена Милетич. В один из вечеров я встретила группу афганских подростков. Они шли в Германию. «Дорога была через горы. Те, кто был слабее, выбросил все свои вещи. У нас был один такой, но у него ничего не осталось. Его одели уже здесь», — рассказывает 19-летний Ахмед.     

Я спрашиваю у него, сколько стоила им эта дорога длиной в месяц. «Около полутора тысяч долларов», — отвечает парнишка. Одного взгляда на него достаточно, чтобы понять, что он никогда сам не держал в руках такие деньги.     

— Кто платил, и как вы собираетесь возвращать деньги?     

— Наши старейшины, — отвечает он. Именно старейшины, а не родители. Почему они решили покинуть дом? Ахмед объясняет, что «такие как он, хотят жить там, где есть будущее». Он и его попутчики принадлежат к этнической группе хазарейцев. А они не в почете у Талибана: именно среди хазарейцев много бесследно исчезнувших или казненных через отрубание головы.     

Сирийцы тоже платят за свое бегство от войны. Омар, 22летний студент из Дамаска. Мы встретились с ним, его сестрой Олой и семьей на автостанции Белграда. Я должна была ехать в Новий Сад, а семья Омара только что приехала из Македонии. По словам Омара, уходят из страны только те, у кого есть что продать. Путь из Сирии до Сербии стоил 3000 евро за человека. Оле — 14 лет. Она уже два года не ходит в школу. «Я очень хочу учиться и стать учителем», — говорит мне Ола. И она, и ее брат не так уж плохо владеют английским. Путь семьи Олы и Омара лежал из Турции — через море, в Грецию. «Мы ждали лодки неделю. Потом пришел проводник, сказал, что лодка будет выходить ночью. Мы решились плыть. На границе Турции и Греции лодка стала заполняться водой. Но нам повезло: встретился большой итальянский корабль. Они нас вытащили из воды и доставили в Грецию. А оттуда — автобусом в Македонию и теперь в Сербию». Омар мечтает возобновить занятия архитектурой. «Мы пока идем в Германию, но я мечтаю жить в такой стране, как, например, Швеция», — Омар улыбается, делясь своими надеждами. Его семья считает, что они теперь уже точно в безопасности.     

Семья Абдуллатифа, еще одного сирийского беженца, жила в Кобани. Они ушли вместе с семьей своего друга. Абдуллатиф был зубным врачом, а его друг — педиатром. «Мы были между двумя ужасами. С одной стороны — радикалы „Исламского государства“, а с другой — бомбежки авиации Асада», — рассказывает Абдуллатиф. Его жена Фатима сидит рядом с ним. Они в Сербии не больше часа. Еще ничего не знают ни о волонтерах, ни о том, как найти палатку для ночлега. Фатима просит найти для них воду. Мы возвращаемся с бутылками с водой. Абдуллатиф грустно рассказывает: «Радикалы, в первую очередь, набросились со своими новыми законами на женщин. Всех заставили покрыться. Фатима тоже ходила в черном. Знаете, мне просто стало ее жалко: потому что для нее это была мука — элементарно жарко. И дома уже давно нет: только его руины».     

Мне есть, что передать Абдуллатифу. Мой знакомый врач из Берна попросил дать его телефон и адрес семье врача, если встречу такую. А тут целых две. Зачем швейцарскому врачу сирийские беженцы? Он мне написал: «Первое время они могут пожить у меня дома. А там посмотрим, как можно помочь через друзей и знакомых».
Почему сербы помогают беженцам? «Наверное, потому что мы знаем, что такое война», — ответила одна из сербских волонтеров.