Сабля моя димиския.
Сабля моя крвопия,
Люта гуя, желя моя,
Да идемо усред боя.
Старая сербская солдатская песня.
Из журнала "Кадетская перекличка" № 31, 1982г.
1. ВОЕННАЯ СЛУЖБА
Летит неумолимое время, и чем становишься старше, тем быстрее оно ускоряет свой бег. Тускнеют и отходят на задний план значительные события прошлой жизни. Однако, как писал Куприн, в прошедшем подчас мы живем острее и глубже, чем в настоящем. И действительно некоторые события из моей жизни врезались у меня в память острее других. И одним из таких эпизодов являлась молниеносная война маленького королевства Югославии против гигантов сил оси и их сателитов.
В этой короткой, необыкновенной по своему характеру войне, волей судьбы, мне пришлось принять участие, попав в самую кашу.
Югославянским гражданином стал я в начале тридцатых годов. Мои родители, как и большинство других национально сознательных русских людей из врангелевской эмиграции, сидели долго на чемоданах, надеясь на скорое возвращение на родину, и никак не хотели менять своего русского гражданства.
По правде сказать военная служба в югоармии 1) меня вовсе не прельщала. Сербская военная доктрина и традиции, доминирующие в югоармии во многом отличались от наших русских. Сербы скептически относились к бесшабашной удали традиционной для русских, к атакам неприятельских позиций во весь рост, пренебрегая смертью 2): «Иди мудро — не гини лудо», гласит сербская военная поговорка 3) (Иди мудро не погибай глупо).
Покрыв себя лаврами славы в Первую мировую войну, и считая себя непревзойденными стратегами, сербы довольно пренебрежительно относились к своим русским собратьям по оружию. И эта самоуверенность зиждившаяся на былой славе, убаюкивала югославянское военное руководство находившееся в руках сербского генералитета. Пробуждение из сна былой славы в горькую действительность было трагическим и неотвратимым, в апреле 41 года, ровно 40 лет назад.
Таким образом я решил как можно скорее отбыть свой номер — т. е. отслужить «войску» и после этого, легкомысленно веря в вечный мир, навсегда забыть о военной службе. Но пословица говорит: человек предполагает, а Бог располагает. И результат моего преждевременного отбытия воинской повинности получился совсем иным.
Итак, одним тусклым октябрьским утром, среди сотен других молодых людей я высадился на дебаркадере небольшого вокзала городка Билече. Главная часть Школы резервных пехотных офицеров со своим штабом в 16-ти ротном составе находилась в лагере занимаемом прежде Донским Кадетским Корпусом. Остальные роты Школы были размещены также в бывших помещениях Донского Корпуса в Горажде.
Начальником Школы или Училища был при мне генерал-лейтенант Божидар Тоскич, личность весьма колоритная, и о нем, как о верном друге старой России следует сказать и помянуть добрым словом. Во время войны находился ген. Тоскич в России, и за операцию в Добрудже получил Георгиевский крестик, нося на всех своих кителях георгиевскую ленточку. Страстный поклонник Суворова, атлет и силач, осматривая юнкерские винтовки, поднимал ген. Тоскич их за дуло одной рукой. Каждое утро летом и зимой отправлялся он в сопровождении денщика купаться на Требишницу, известную своей ледяной водой даже летом. Любил ген. Тоскич слушать русские песни, особенно военные, и цитировать о Суворове:
На морозе обливался,
Спал на сене под дождем,
И с артелью заливался
Перелетным соловьем.
Прошло 45 с лишним лет как я покинул Школу Резервных Офицеров, но до сих пор с теплым чувством вспоминаю я этого сурового воина, брата-серба, преданного друга нашей родины.
В командном составе Школы было двое русских: пехотный поручик Сергей Цикаловский (Крымского корп.), взводный как раз у меня и Омич-Интендант Ларин. Из русских юнкеров, кроме меня, было трое: Вася Чепурковский и Владимир Парагис (Донск. Корп. 4) и Борис Месняев, брат гвардейца Месняева ст. Жили мы между собой дружно и иногда все вместе встречались в гостеприимном доме Сережи Цикаловского, женатого на симпатичной сербке.
В те дни дисциплина в Югоармии еще не ослабла, была строгой, жизнь юнкеров суровой, а питание довольно скудным 5). Тем не менее большинство из нас легко вынесло все испытания суровой военной службы и незаметно пронеслись 9 месяцев военной учебы и полевой службы. Все мы русские весьма успешно прошли выпускные экзамены, и в практическом применении военного обучения не отстали от своих собратьев — югославян. На всеобщих состязаниях Офицерской Школы по стрельбе Вася Чепурковский и я получили медали. Это, единственное отличие, полученное мною на военной службе — медаль «Добром стрелцу» храню я бережно до сих пор.
Летом следующего года всех юнкеров закончивших Школу в чине капрала произвели в старшие унтер офицеры и вызвали на двухмесячный лагерный сбор в разные полки страны. На мою долю выпал Дебар, на самой Албанской границе — далекое захолустье, городишко про который сербы говорили:
«Тамо вук пошту носи, а лия подне звони»!!! (Там волк почту разносит, а лисица полдень отзванивает).
И Дебар был действительно гибельным и диким местом, с серными открытыми источниками и малярийными болотами. Под конец моего срока ко мне вернулась в жестокой форме эта страшная болезнь, полученная мною в детстве на Кавказе (Батум).
Кончился лагерный сбор, наступила осень, последовал указ в «Службеним Новинама» о производстве в офицеры запаса, традиционное фотографирование в золотых погонах для железнодорожной «легитимации», и я решил, что покончил с военной службой навсегда. Но судьба решила за меня иначе.
II. ОБЛАКА СГУЩАЮТСЯ.
Под конец тридцатых годов облака на Западе начали сгущаться, а Восток как будто бы замер в ожидании схватки западных гигантов, в надежде добить изнемогшего победителя. Гитлер придвинул вплотную свои границы к северо-западной части Югославии; Мусолини захватил Албанию и начал войну прбтив Греции; Венгрия была готова к реваншу; болгары не могли дождаться возвращения территорий захваченных у них сербами в Балканскую войну. Югославия оказалась окруженной со всех сторон могущественными врагами. А на Востоке, вместо вечной заступницы и защитницы «Майке Русие» (Матери России) зловещими пятиконечными звездами горел Кремль.
Довольно многочисленная югославянская армия мирного времени, из-за недостатка средств, не насчитывала более 60-ти тысяч людей. Наскоро обученные новобранцы отпускались домой на так наз. «неодреджено одсуство», обрабатывать свои поля. Нависшая со всех сторон угроза пробудила от сна юго-славянские военные и гражданские власти, заставив принять какие-то меры по обороне страны. И началось «столпотворение вавилонское».
В первый раз был я вызван на офицерские курсы в Книне при 54-ом пехотном полке, для усовершенствования военного знания. Но, кроме теоретических занятий, мы ничего не видели. За Книном последовали вызовы уже в строевые части, в Биоград на мору, Синь, Эргелу Врана, и, наконец, в поселок Полачу, под самый Задр. Тут мы, пехотинцы, заделались «инженерами» и под руководством гвардейца, капитана инженерных войск Месняева старшего, опоясывали постоянными проволочными заграждениями итальянский Задр. В этом заброшенном местечке задержался я дольше обычного времени. Будучи старшим в роте после командира-поручика 6) и заменяя его недели две, на многое насмотрелся и только мог развести руками.
В конце тридцатых годов дисциплина в югоармии, во всяком случае в «Бановине Хрватской», сильно ослабела. Во время т. наз. «активиранья» запасных частей, 7) главный состав полков комплектовался за счет окрестных жителей. У нас в батальоне были преимущественно далматинцы, владеющие итальянским языком, как и своим родным. Является в ротную канцелярию один из таких вызванных «резервистов», спрашиваешь его данные, профессию... А он в ответ: «Па, шверцер»! (Контрабандист). Оденешь его в военное, выдашь винтовку, примет он как будто солдатский вид... Не пройдет и двух недель как является он снова и просит отпустить его на викенд домой, а на самом деле в Задр за контрабандой. А не отпустишь, так все равно уйдет. А отпустишь добром достанет в Задре чуть ли не птичьего молока 8). Да еще подробно сообщит какой в Задре гарнизон, сколько у итальянцев танков, орудий и тому под.
Положение в армии было сравнимо с легкой формой керенщины: не доставало только ротных солдатских комитетов, нападений на офицеров и подобных «вольностей», дарованных Временным Правительством Русской Армии.
Приезжает как-то раз к нам в роту командир батальона и сообщает, что через несколько дней пожалует сам командир дивизии ген. Кукавичич 9) делать осмотр пограничных войсковых частей. Так вот, чтобы все было в порядке, а про то, что не в порядке все равно говорить: «Све йе у реду, господине генерале»! И это «Све йе у реду» (все в порядке) — было в армии своего рода традицией. А на самом деле было много чего «Не у реду». Таким образом, низшее начальство часто скрывало важные неполадки, от высшего. Впрочем, быть может и в других армиях мира существует такая неписанная традиция?
Вернувшись домой из под Задра я решил всеми силами добиваться перевода в один из полков, расквартированных на территории Сербии, к своим единоверным братьям. У меня был «блат» и это мне удалось. Не пришлось долго ждать извещения из Нового Сада о моем переводе в Химическую Роту Шумадийской Дивизии, которая в мирное время находилась в составе «Барутаиского Батальона» (Пиротехнического батальона) на заводе «За Бойне Отрове» в городе Крушевац, в самом сердце Старой Сербии. На радостях я приобрел себе личную офицерскую форму и заказал тонкой кожи сапоги, которые оказались тесны, за что я чуть не поплатился головой.
III. ВОЙНА.
Были мы с тобой уже у цели,
В сорок первом, раннею весной,
Грянул гром, и в дикой карусели
Стад тот год для многих роковой!
«Песенка о моей жене»
(Пав. Паг.)
Начало 1941 года было для нас удачным во всех отношениях. Моя служебная карьера, несмотря на растущую все более и более неприязнь к русским, обещала быть успешной, благодаря поддержке моего высшего начальника, большого руссофила 10). Несмотря на черные тучи, нависшие над Европой и уже захватившие своим крылом и Югославию, вопреки переворота, который устроил недальновидный генерал Симович («Боле рат — него пакт» — лучше война, чем пакт) мы оставались по прежнему оптимистами и верили, что войны не будет. 31 марта, утром, я получил два вызова: один на старое место в Далмацию, а другой в Крушевац. Мы сразу же поняли, что это не лагерный сбор, какое-нибудь «активи-ранье», а скрытая мобилизация. Так рухнули все наши планы на устройство личной жизни.
Ночью 2 апреля мы с женой выехали на Петровград. С нами ехала В. Алексеева-Тыррас. Ее муж Алеша (Крымского Корп.) остался в Суботице. В Петровграде пришлось расстаться: жена с В. Алексеевой отправились к родителям в Белую Церковь, а я взял поезд на Белград. Белградский вокзал находился уже в военном ознобе. Повсюду сновали офицеры разных рангов, в станционные рупоры все время что-то объявдяли. Ожидая подходящего поезда на Крушевац я услышал голос станционного диспетчера, который сообщал, что подходит Симплон-Ориент экспресс и господа офицеры следующие в свои части по направлению Цариброда и Скопля могут в нем занять себе места. Не раз любовался я этой элегантной «синей птицей», которая громыхая колесами на стыках рельс, проносилась в прорезе железнодорожного полотна в пригороде Земуна. Мне было в общем по пути до Сталача и я с удовольствием занял комфортабельное место в одном из вагонов экспресса. В 1975 году нам пришлось вновь в нем ехать, но какой жалкий вид этот экспресс имел теперь!
К вечеру того же дня я прибыл к месту своего назначения и не сразу разыскал химическую роту, благоразумно выведенную командиром из заводских казарм, и расположенную в одном селе около города.
В задачу химической роты, в которую я был назначен, входило: борьба против газовых атак и очистка позиций от минных полей.
Командир роты в чине майора имел ранг командира батальона. Офицеоский состав имел офицеров разных специальностей. От строевых, каковым являлся я, т. к. не успел еще пройти нужных курсов, до специалистов химиков, пиротехников. Был у нас один доктор, а также ветеринар и магистар фармации. Рота, кроме лошадей, имела солидный возный парк: мотоциклы, автомобиль, грузовики. Мне полагалась лошадь и мотоцикл. Привыкнув с детства к лошадям я предпочитал ездить в седле и очень был доволен своим послушным босанцем.
В тот же вечер явился я своему начальнику, майору Любомиру Боевичу, перезнакомился с товарищами офицерами и получил взвод. Солдаты в роте были из разных пределов Югославии, но большинство составляли Шумадинцы. Народ рослый, плечистый, словом гвардейцы. И дух у них был совсем иной. Смотря на них я любовался, думая — дай таким молодцам хорошего вождя из Первой войны, скажем воеводу Степана Степановича, они бы показали себя. Но, к сожалению, Югославия в 1941 году оскудевала в талантливых военачальниках.
День 6-го апреля 1941 года выдался теплым, солнечным, на небе ни облачка. В своем селе мы и не подозревали, что война уже началась. Так как я прибыл в часть позже других, а поэтому и не получил причитающихся мне денег, то командир предложил мне отправиться с ним на военный завод получить нужные вещи и путевые деньги для похода. В эту ночь мы должны были выступить на Крагуевац, там погрузиться в вагоны и следовать в Кавадар на Греческой границе, где уже была сосредоточена наша Шумадийская дивизия.
Итак сели мы с майором на мотоциклы и помчались на завод. В городе мы узнали, что утром немцы бомбили Белград. Завод почти что опустел и нам посоветовали поторопиться с делами, т. к. немецкие бомбардировщики в любой момент могут появиться над Крушевцем. Прежде чем войти внутрь мы ознакомились с расположением «бомбоубежищ», которые оказались, к величайшему моему изумлению, простыми глубокими траншеями. Не успели мы получить всего, что нам причиталось, как завыли сирены. Находясь недалеко от главного выхода нам удалось добежать до дальних рвов. Бомбежка продолжалась недолго и мы отделались страхом, были слегка оглушены и обсыпаны дождем песка и глины. От бомбежки загорелся иппирит, но траншеи рыли с подветренной стороны. Густые клубы черного дыма поползли в обратную сторону не причинив нам вреда.
Немцы были настолько уверены в себе, что прилетели бомбить Крушевац без сопровождения истребителей. Пыльные и смущенные добрались мы до города, где нас подобрал ротный автомобиль. Дорогой, мой командир все сетовал на слабое действие противоаэропланной артиллерии.
В ту же ночь наш отряд выступил, как было заранее предусмотрено в Крагуевац для погрузки на поезд. Не могли мы тогда еще знать, что наша дивизия в этот день погибла в Кавадаре от ударов немецких бронетанковых частей, и что немцы настигнут нас под Крагуевцом и у нас произойдет с ними бой... И, по крайней мере, в этот день мы дадим им достойный отпор!... А дальше...?
Двигались мы в клубах самых различных слухов не имея ни откуда официальных сообщений о ходе военных операций. Единство управления армии было нарушено с первого момента войны и каждый отряд, каждая воинская часть, большая или малая были предоставлены своей собственной судьбе. Так было дальше и с нами. Ходили слухи, что немцы уже под Нишем, но гордые сербы не хотели этому верить. После славы Первой войны, может ли быть такое унижение? И почти все реагировали таким образом: это «шваба» Клейфиш 11) еще до начала войны забросил в Сербию 9 танков, спрятал их на фабрике, и вот теперь они наводят панику на малодушных людей. А на фронтах у нас все идет хорошо. Потом всеми овладела шпиономания 12) и всем мерещилась «пятая колонна». Лицам в гражданской одежде, схваченных на дорогах и шоссе, а особенно говорящих с акцентом на сербском, грозила расправа 13).
Мы продолжали медленно продвигаться вперед, а погода начала портиться. Подул холодный ветер, пошел мелкий дождь перешедший в снег. И мы такой погоде радовались, т. к. были спокойны хотя бы за небо. 9 апреля, около полудня, наша колонна начала втягиваться в село Горняя Сабанта, расположенное с двух сторон шоссе на склонах небольших, но довольно крутых гор. Село находилось в километрах десяти от Крагуевца и наш командир решил в нем заночевать.
У меня в Крагуевце был дядя, служивший инженером на пиротехническом заводе 14). Делать в части в этот день было нечего и я решил поехать в Крагуевац до утра следующего дня. У дяди я застал компанию знакомых — играли в преферанс. И тут я узнел настоящее положение на фронтах, которых фактически уже не существовало. Немцы заняли Ниш, Крушевац и быстро продвигались дальше. Обсуждая тревожные грядущие события мы поздно легли, но спать долго не пришлось.
Только забрезжил рассвет как с улицы начала доноситься оружейная трескотня. Прибежала какая-то соседка и задыхаясь сообщила: «Немцы уже в городе, а наши войска отступают на Горний Милановац».
Поспешно одевшись я бросился к мотоциклету и, хорошо зная город, помчался в Сабанту. Никаких немцев в Крагуевце не было, но на улицах творилось что-то невообразимое. Со стороны военного завода бежали вооруженные новыми военными винтовками сербиянские селяки (мужики) и стреляли во что попало. Двери завода были открыты и туда устремлялись все новые и новые толпы, в надежде получить оружие. Оказалось, что начальник завода или комендант города, предвидя скорое падение Крагуевца, приказал предать завод на разграбление. Без особых приключений возвратился я в свою часть. Тут меня обступили и начали расспрашивать о причинах стрельбы в городе. А братья хорваты поинтересовались о новостях с «большой земли».
Между тем к селу подходили со стороны Ниша какие-то мелкие и разрозненные подразделения. Наконец наш командир получил откуда- то официальное сообщение, что не «танки Клейфиша», а крупные соединения немецких войск взяли Ниш и идут на Крагуевац. Он был в нерешительности, что делать собрав на совещание всех офицеров, в местную «кафану», у самого шоссе, посреди села, и она стала нашим штабом. В то время как мы совещались, гремя передками в село влетел противотанковый артиллерийский дивизион под командой майора Марича (сына военного министра) 1Э).
Марич нам сообщил, что немцы идут по его стопам, раз ему пришлось выезжать на позицию и открыть огонь. Время опередило нас: уходить было поздно. Своего рода ущелье, в котором находилось село давало нам все выгоды обороны 16).
Низкие облака и снова начавшийся снег являлись хорошей защитой от вражеской авиации. Отряд был объединен под командой нашего майора, мягкого в обращении, но на деле оказавшегося решительным человеком. Наша рота, как нестроевая часть (техническая) получила более безопасный правый фланг, а углубление горной дороги, идущей от села вверх, было надежным укрытием. Мой взвод поместили первым, а вверху, второй — под командой рез. подпоручика Славка Мудринского. Был он довольно тщедушного телосложения, но отличался большой находчивостью и каким-то особым бесстрашием. Мне казалось, что какой бы опасность ни была, Славко ее просто не чувствовал. После первого боя мы держались всегда вместе, вместе бежали от угрозы плена.
Прямой противоположностью подпоручику Мудринскому был один кадровый штабе капитан («капетан друге классе»). Большого роста, мужественное лицо, орлиный взор... А как началась стрельба и запахло смертью он сробел, совсем скис и, потеряв самообладание, отдавал явно неправильные распоряжения. Его куда-то убрали.
Разместив свои подразделения все офицеры собрались снова в кафане. Мигом забылась опасность, послышался смех, посыпались шутки... заказали кофе, сливовицу... И вдруг задребезжали стекла, задрожали стены кафаны... забили наши орудия... Стало ясным, что немцы нас настигли... Бой разгорался, когда я добежал до своего взвода, и по всей линии шла стрельба. Били наши орудия, на левом фланге стучали пулеметы. Немцы нас поливали орудийным и минометным огнем. Спереди нашего левого фланга виднелись небольшие нивы омеженные ивняком и мелколесьем. На нивах лежал снег. В бинокль, да и простым глазом, можно было хорошо различить немецкие стрелковые цепи в зеленых шинелях, в перебежку продвигавшихся вперед. На них мы сосредоточили наш огонь. Когда немцы делали рывок вперед и залегали на снегу, то целый, как бы, забор из зеленых палочек отчетливо выделялся на белом фоне, представляя хорошую мишень. У нас появились раненные и убитые, а санитарного оборудования отряд не имел, и наш доктор работал бессменно. Несмотря на холод, мой денщик настоял, чтобы я сменил шайкачу (пилотку) на шлем 17).
Расторопному унтер-офицеру, командовавшему двумя выдвинутыми орудиями, ценой своих пушек, удалось уничтожить немецкий танк 18) и подбить бронетранспортер. Но он, и большинство орудийной прислуги уцелели и им удалось даже захватить в плен часть экипажей, кажется, человек пять солдат и одного ефрейтора. Вечером их допрашивали. Задавал вопросы пленным я и переводил ответы. На их беду у них в машинах наши нашли шоколад и другие вещи из Ниша. Сразу же посыпались возгласы: «Грабители, бандиты, нужно ях перебить»! С трудом удалось от напуганных немцев выяснить, что по их военным правилам, если город оказывает сопротивление, то солдаты могут «культурно» грабить его магазины. Это немного успокоило наши горячие головы, неприязнь к немцам еще не достигла своего напряжения, и пленных решили отправить в Крагуевац.
Немцы продолжали двигаться вперед медленно и осторожно, но их цепи появились и на нашем правом фланге, где их труднее было заметить, т. к. склон горы порос кустарником. Неожиданно наши орудия смолкли: майор Марич решил уходить. К счастью, неприятель ослабил огонь и прекратил наступление.
Начало смеркаться и бой совсем затих. Только с немецкой стороны временами взлетали ракеты, освещая нависшие облака. В то время Германцы воевали еще по барски — только днем, при свете. Восточная кампания и партизанщина заставили их переменить эту «традицию».
В темноте, стараясь не шуметь, наш отряд собрался и тронулся в полную неизвестность. Все молчали, предаваясь, вероятно, своим невеселым думам, лишь фыркали кони да урчали моторы. Крагуевац был весь погружен во мрак, в двух, трех местах что-то горело. На одном из перекрестков мы столкнулись с эскадроном, кажется, 4-го конного полка 19). Он отходил со стороны Лапова. От офицеров эскадрона мы узнали о трагической гибели инженерной роты, уничтоженной в полном составе немцами уже после сдачи. С ротой погиб и рез. инженерный подпоручик Алексеев (кажется Борис), Русского Кад. Корпуса 20).
Тремя днями раньше, над Режановачкой Косой смертью храбрых пал капитан Константин Ермаков 7-го вып. Р. К. К.). «Эскадрилья хокеров-фюри», которой командовал он, только что начала разворачиваться для взлета, как налетели немецкие мессершмиты. Силы были слишком неравными. Гибели капитана Ермакова его товарищ-офицер посвятил несколько теплых строк в газете «Герои с Режановачкой косы» (Политика, Белград, апрель 1973 г.):
«В пламени падал Константин Ермаков, изрешетанный пулеметным и орудийным огнем неприятеля... Он умер как герой, считая нашу страну своим отечеством, на алтарь которого он и положил свою жизнь».
После коротких распросов и перекура наша колонна двинулась дальше и, выйдя на Горне Милановацкое шоссе, потонула во мраке ненастной ночи. Перед рассветом появилось из сетки дождя и тумана какое-то село, где решено было передохнуть несколько часов.
Разместив солдат в школе, офицеры разошлись по соседним домам. Меня с «четным наредником» (ротным фельдфебелем) пригласила какая-то сердобольная старая учительница. С трудом сняв свои набрякшие сапоги, не раздеваясь я повалился на кровать и сразу же заснул.
Как долго я спал не знаю. Разбудил нас истошный крик учительницы: «Немцы, немцы...». Вскочив, не понимая в чем дело, я бросился к сапогам, а они не налезали. Не бежать же мне от немцев босиком!? Спас дело фельдфебель и мыло. Когда мы выскочили на двор невдалеке шла оружейная стрельба, лаял пулемет, в отдалении громыхали орудия. Это вел бой с немцами наш арьергард. Рота была уже в движении, я прыгнул в седло и усталости как не бывало. А потом мы опять шли и шли...
Начали попадаться другие пехотные части... Распоряжались какие-то полковники (генералы куда-то, как в воду канули). Откуда-то появился Коста Печанац со своими четниками. На одном месте командование решило зацепиться за рубеж, организовать отпор. Но продержались мы только несколько часов. Против немецких танков, броневиков, их прекрасной артиллерии и механизации у нас не было ничего кроме пулеметов, легкой артиллерии и живой силы.
Движению войск на дорогах, по крайней мере в Сербии, мешали бесконечные обозы в воловьих упряжках. Эти обозы («коморе») метались по дорогам пустые без всякой цели.
Подойдя к Горнему Миловановцу наш поток влился в более широкое русло -- отступали войска от Белграда. И все это катилось «без руля и без ветрил» в направлении Ужице. Облака в это время разошлись, появилось солнце, и в небе загудели ошеломляющие и наводящие панику своим завыванием, немецкие «штуки».
Как только мы ввалились усталые в школу на окраине города, в надежде отдохнуть, как появились самолеты. И все бросились врассыпную, кто куда. И ни одного выстрела по врагу с земли. Тогда наш командир решил, что и школа и сам Миловановац являются слишком хорошей мишенью для германской авиации, и велел двигаться дальше. И вот так, временами преследуемые штуками, без всякого наземного нажима, докатился наш отряд до какого-то села, возле Чачка, и тут узнали мы, что подписано перемирие... И наша рота перестала существовать. Все разбрелись, кто куда. К чести некоторых своих собратьев по оружию могу сказать, что, не будучи в состоянии примириться с позором такого поражения, они ушли в лес, к четникам продолжать борьбу, а фельдфебель ушел к партизанам.
С сожалением передал я селяку (крестьянину), у которого мы остановились на последнюю ночевку, моего босанскогс маштачка, подарил ему новый офицерский револьвер, и вместе с подпоручиком Мудринским мы отправились пешком в Чачак. Так закончилась для меня боевая часть этой войны, приведшей к распадению Югославянского королевства и созданию на его костях титовского марксистского государства, Теперь нужно было думать как избежать плена.
IV, ПОПЫТКА ИЗБЕЖАТЬ ПЛЕН, ЗАКОНЧИВШАЯСЯ УДАЧНО.
Когда мы пришли в Чачак в городе находилось много военных, из тех, которым не так-то легко было добраться д своих родных мест. Солдатская масса валила в казармы, где их кормили. Офицеры старались устроиться частным образом в городе. Без особого труда нашли мы небольшую комнату у одной сербской «газдарицы» (хозяйки) и начали «разведку». В городе было тихо и спокойно, бойко торговали магазины, а кафаны и рестораны были полны народу.
В один из дней страстной седмицы в город примчались первые немцы на мотоциклетах, а на улицах появились офицерские патрули с белыми повязками. Кое-кто из патрульных называл себя «бела гарда» (Белая гвардия). Откуда-то опять взялись майоры и полковники.
Как-то раз они собрала нас, молодых офицеров (пожилых и старых не было видно) в одном зале и стали уговаривать идти в артиллерийскую казарму за городом, и там ждать прихода немецких войск, Если, мол, немцы увидят как мы дисциплинированы, то сразу отпустят нас по домам. Понимая, что это какая-то ловушка, мы отправились к коменданту города. Им оказался очень симпатичный старый боевой капитан-солунец. Вся его канцелярия была полна офицеров. Инициативу полковников комендант уже знал и назвал ее предательской!
«Уходите как можно скорее отсюда, куда только можете». С этими словами он нам выдал «отпуснице» (отпускные билеты), не имевшие никакой силы для немцев. Но что другое этот добрый человек мог сделать, называя всех нас по отечески «деца» (дети).
Смущенные мы вышли на улицу, не зная что предпринять. А полковники от слов перешли к делу: их патрули начали загонять военных в казармы. Так случилось и с нами в страстную пятницу. Мы не протестовали, попросив только зайти за вещами (которых у нас не было) к хозяйке, на самом же деле решились бежать на Белград.
С трудом удалось уговорить хозяйку пойти разведать положение на вокзале и сообщить нам результат в казарму. Когда мы явились, то у главного входа уже стояли парные часовые, но в других местах их еще не было.
На другой день в страстную субботу, пришла хозяйка и сказала нам, что на станции все спокойно, немцев там нет, а поезда идут. После 12 ночи мы решили уходить, а поэтому хорошо осмотрели казарменный забор, где бы его легче перелезть. Внутри нам опасность не грозила, т. к. никакого контроля и надзора еще не успели ввести. Ночь выдалась звездной и теплой. Без особого труда покинув казарму, мы двигались осторожно, опасаясь наткнуться на немецкий патруль, и каждый думал свою думу. Я вспомнил жену, зная, что ждет она меня, волнуется... вспомнил родителей. Вот сейчас все они стоят в ярко освещенном нашем Бело-Церковском храме со зажженными свечами... Поют «Воскресение Твое, Христе Спасе...» Потом все христосуются... У большинства радостные и светлые лица, но не у моей жены.
Вспомнилась мне и другая Пасха. Первая, которую я помню и первая на чужой стороне. Большой итальянский лайнер Брюэн, с только что прибывшими русскими изгнанниками из Новороссийска, стоит на рейде острова Лемнос. Теплая, беззвездная южная ночь раскинула свой покров над нами. Идет Пасхальная заутреня в полумраке, совсем без свечей. Помню солоноватый вкус микроскопического кусочка «кулича», розданного всем на «розговены». Путь па вокзал лежал мимо городского собора.
Церковные врата были настеж открыты и изнутри лился наружу яркий свет. Вероятно готовились к литии (крестному ходу).
Станция была переполнена военными, но немцев не оказалось. С боем захватили мы места в «спальном свином пульмане» — многоэтажной вонючей клетке-вагоне, для перевоза свиней и птицы. В нашем «купэ» можно было только лежать или полу-сидеть. Наконец поезд тронулся и всю дорогу до Белграда двигался черепашьим шагом. Пришел на Чукарицу вечером и дальше не пошел. На станции и всюду кругом стояли, сидели и лежали люди в военных формах, тысячи... Тут я расстался со своим товарищем по роте. Предчувствуя что-то недоброе он ушел пешком на Уб, где у него был какой-то кум. А я улегся на траве спать.
Как только взошло солнце вся несметная масса солдат и офицеров мигом ожила и хлынула широкой лавиной в Белград. Собственно говоря все эти люди покорно шли в лапы немцев, зная что их отправят в плен. А у многих был выход: . разбежаться по окрестным деоевням, принять штатский вид... У меня этого выхода не было. Как русский я мог сойти за «петоколонаша» (шпиона) и быть ликвидированным местными жителями. Когда мы стали приближаться к тому месту, где шоссе и рельсовые пути от Белграда круто поворачивают влево к Кошутняку и Топчидеру, вдали появились заградительные отряды немецких солдат и фельджандармов. Они бесцеремонно сортировали военных.
Не успел я и подумать, что сейчас со мной случится, как кто-то сзади ударил меня по плечу. Оборачиваюсь назад и вижу моего хорошего знакомого Рудольфа Хепке, Ясеновского аптекаря, брата хозяина писчебумажного магазина в Б. Церкви. Без всяких обиняков Руди предложил мне такой план: он поставит меня в середине группы югоофицеров «фольксдейчеров» из восточного Баната, которую он возглавлял как старший. И он провел меня через все немецкие проверочные пункты в Белграде и на банатской дороге, вплоть до Панчева. А там принужден был со мною расстаться сказав, что ждет меня у себя в Ясенове, по пути в Белую Церковь 21).
Иду я по Панчевской улице в зеленом плаще поверх формы, подвернув красный воротник кителя, не зная что предпринять... и встречаю Глеба Сперанского. Несмотря на риск, которому он подвергался, укрывая беглого военного, Глеб ведет меня домой, снабжает штатской одеждой, а мою не то уничтожает, не то прячет на чердаке 22).
Превратившись в штатского я воспрянул духом и бодро зашагал по шоссе в сторону Вршца. Перед Банатским Новим Селом нагоняет меня молодая женщина на велосипеде и, поравнявшись, смотрит в упор. Я не сробел, т. к. сразу же признал в ней сербку.
«Вы конечно военнообязанный», говорит мне она. «Я также жду моего мужа — учителя из армии. Но он остался пока в Белграде. Кто вы и куда идете»?
Я объяснил.
«Хорошо. В этом селе у меня родственники, тут я останусь. Берите мой велосипед, но так вы не проедете. Румыны дружат с наци и вас схватят. Вот вам гитлеровский значек. Когда будете проезжать мимо их гражданских патрулей пусть они его на вас видят, а вы подымайте руку с «Гайль Гитлер». Велосипед передадите моим в Избиште»!
От души поблагодарив добрую женщину, я вскочил на велосипед и помчался быстрее ветра. Несколько раз мне приходилось поднимать руку и рычать «Гайль Гитлер» и все сошло хорошо. Вернув велосипед в Избиште и немного подкрепившись я продолжил пешком свой путь дальше. По дороге мне пришлось обходить еще одно румынское село (перед Ясеновом) Стражу и искать брода на небольшой речке Караш. Но этот район я знал как свои пять пальцев. Усталый, м) уже в сумрак, огородами, я добрался до дома Рудольфа Хепке. Здесь меня накормили, напоили и уложили на немецкие перины. Но, несмотря на усталость, мне не спалось: я думал о жене, родителях. Как они там?
На утро тесть Руди, богатый мельник, а теперь и «ортскомендант» прислал за мной «форшпана» 24) с сербом-возницей, который быстро доставил меня в Белую Церковь.
Во время войны родители мои переехали из казенного дома в другой конец города, но от встречных знакомых мы узнали их новый адрес.
Не прошло много времени как я уже обнимал мою жену, которая точно чувствовала, и сказала другим, что в этот день я приеду.
Так, довольно бесславно, закончилась моя военная эпопея. Но по крайней мере для меня благополучно — я уцелел и остался на относительной свободе...
В последующие годы и много лет спустя я задавал себ не раз вопрос: могла ли эта война иметь другой оборот при условии твердой решимости нации постоять за себя, и, в поражении остаться победной.
Мне могут сказать, пусть займутся этим вопросом ученые военные историки. Но, вряд ли эксперты по международной военной истории станут разбирать причины молниеносного поражения Югославии в апреле 1941-го года. Марксистские же, титовские исследователи, «освободившие себя сами от немецкого ярма» 25) уже в достаточной мере исказили истину.
И почему же нельзя выразить своего мнения современнику, непосредственному участнику событий. Находясь, как было сказано в начале, в «гуще» происшествий, я многое видел, многому был свидетелем, многое запечатлел в своей памяти...
Трудно мне было понять, как могли выскользнуть из рук «Верховной Команды» все нити руководства в самый момент начала войны, предоставив на произвол судьбы наземные, воздушные и морские силы страны. Конечно, невозможно себе представить, чтобы сравнительно небольшая Югославия со своей отсталой техникой могла устоять перед налетами таких могущественных противников как Германия, Италия с их сателитами. Вспомним какое поражение нанесли немцы Британской и Французской империям летом сорокового года. Но достойный отпор, хотя бы в самой здоровой части страны, мог быть оказан.
Не нужно ли было выйти из поражения с честью? Даже среди чисто сербского офицерского состава я не замечал твердой воли и решимости бороться, и это, своего рода пораженчество, передавалось в солдатские массы. А мы знаем, что сербский солдат в хороших руках не уступит нашему русскому. Ведь увел же с поля боя из под Горней Сабанты майор Марич свой дивизион в критический для нас момент.
Шанс дать немцам отпор гораздо более широкого размера на подступах Крагуевца был полной реальностью, при условии переброски, даже небольших подкреплений, а таковые в Крагуевце имелись. Мой командир, решительный человек, видя, что творится кругом, не расширил своей инициативы вне пределов его отряда.
Куда девались сербские боевые генералы. Несомненно среди них были храбрые и талантливые. Их инциативу свел на нет, вероятно, югославянский «Керенский» - - генерал Симович. Как закончил свою военную карьеру георгиевский кавалер ген. Тоскич?
Но имею ли я право даже осторожной критики, когда был сам непосредственным участником всех описываемых событий, как маленький винтик в гигантской машине. И быть может прошлое не стоило ворошить? Что было, то прошло, травой и мохом поросло.
Примечания
1) Югоармия — ютославянская армия. Югославянин, а не ошибочное советское югосдав.
2) Подобные атаки случались и в гражданскую войну. См. «Доктора Живаго» Пастернака.
3) Да простят мне читатели многие сербизмы, которые я помещаю в кавычки и даю нужные переводы. Но характер этой работы требует сербивмы.
4) Первый высший железнодорожный инспектор на покое, второй важный туз в страховой компании «Кроация» в Загребе.
5) До сжх пор не могу вспомнить без содрогания сербиянскую «попару» подаваемую нам ва завтрак.
6) Таких гвбеаъвых мест; кадровые офидер.ы всячески избегали, оставляя их запасным.
7) Своего рода частичная мобилизация.
8) Окруженный со всех сторон югославяиской территорией маленький итаальянский оазис задыхался. Поэтому все продукты и вещи в городе продавались «порто франко» — беспошлинно, по невероятно низким ценам. В 1972 г. мы побывали в этом красивом городе, прежней столице Далмации, который я когда-то «осаждал»!
9) Фамилию этого генерала я хорошо запомнил.
10) Этот благородный серб, ведущий свое родословие от Хайдук Белька, несмотря на преклонный возраст, до сих пор здравствует, поэтому не хочу называть ею имени. Пройдя Албанскую Голгофу о Сербской армией, он никогда не забывал того, что сделала Россия для сербов, помогая русским изгнанникам как только мог. При нашем последнем свидании в Белграде в 1975 г., вспомнив покойного Государя он сказал: «Мало мы отплатили вам русским, ва то что нам сделали 'Пар Никола и Руссия' >.
11) Клейфиш, вероятно югославянский немец, имел фабрику садами в Ягодине (теперь кажется Светозарево).
12) Шпиономания была присуща не только сербам но, в такой же мере, англичанам, французам и американцам. Название «пятая колонна» пришло тоже с Запада.
13) Наши солдаты задержали кортеж из трех автомобилей. Это жандармы и Другие лица везли королевича Георгия на «безопасное» место. Многие побежали его посмотреть. Жалею, что я этого не сделал. Знаю, что Георгий уцелел, вошед в милость к Титу. В Белградской Политике он печатал долго свои воспоминания полные желчи и клеветы на короля Александра. («Истина о моме животу», Политика. Белград, июнь. июль-август 1968 г.).
14) Арт. полковник А. А. Христианович. бывший преподаватель химии в Донском Корпусе. Огромного роста, грузный, с длинными усами наводил страх на нерадивых кадет. Получил кдичку «таракан».
15) Это был противотанковый дивизион из 9-ти трехдюймовых орудии, переделанных для употребления бронебойных снарядов. 16) За ущельем села Горняя Сабанта открывалась низменность в которой лежал город Крагуевац.
17) Этот деньщик, имя и фамилию которого я, к своему стыду, не запомнил был мне настоящей нянькой и спас мою жизнь, настояв, чтобы я надел шлем.
После боя он оказался сильно поврежденным. Был этот денщик семейным крестьянином, хорватом по национальности, из Петрики, лет так под сорок.
18) Этот танк провалялся на том же месте чуть ли не всю оккупацию.
19) Один из офицеров. узнав что я русский, сказал мне. что у них в эскадроне Богаевский, но с ним мне не удалось встретиться.
20) Подробности трагической гибели Алексеева узнал я в июле 41-го, когда судьба занесла нас на Лапово- Станицу. Вот что нам рассказали: инженерная рота в которой был Алексеев в полном составе (убито было более 250 человек) попала в плен к немцам. Все они сидели без всякого надзора совсем близко от этой узловой станции, на лужайке. Мимо, по шоссе, проходила колонна немецких войск. В это время какой-то негодяй с холма, чуть повыше сидевшей роты начал в них стрелять. Немцы, думая, что стреляют из инженерной роты, открыли по ним пулеметный огонь. Никто не уцелел.
В июле месяце того же года отец Алексеева, как бывший офицер 85-го Вьгборгского Имп. Герм. и Кор. Прусского Видьгелъма II полка, награжденный немецким орденом, подучил в Белграде от немцев разрешение перенести тело своего сына в Белград. Я присутствовал с отцом при вскрытии могилы, а жена моя увела несчастную мать. Тела уже успели порядком разложиться, и зловоние было страшное, когда начали открывать братскую могилу. Отец признал сына по пещам в карманах н. кажется, по кольцу.
21) Рудольф Хепке бьи зверски убит коммунистами. Ему принадлежала аптека в богатом сербском селе Ясеново, в 12 клм. от Б. Ц. по направлению к Вршапу. Во премя войны он не афишировался, даже давал необходимые медикаменты повстанцам. С немцами, как ею брат, не ушел. «Благодарные» партизанские изуверы забрали его с женой, и раздев до гола расстреляли.
22) В Панчеве в это время было неспокойно. Выступали какие-то четники, в чемцев стреляли и они нервничали, делали облавы, стараясь выювить «виновников
23) В этот день я проделал 86 километров, ив них добрую половину пешком, часто по бездорожью. 24) Форшпан — банатский простой тарантас с ресорными сиденьями.
25) Они не упоминают о двух армиях генералов Малиновского и Толбухина, которых Тито «пригласил» вступить в пределы Югославии и выгнать немцев. Они не вспоминают гигантского военного кладбища «Освободителям Белграда», где больше советских, чем партизанских могил. А там, где сербы своей техникой могли как-то парировать немецкую, картина получалась иной. Помню такой характерный эпизод па шоссе между Г. Милановпем и Чачком. Шли мы одно время в «обществе» зенитчиков, имевших какие-то шкодины полуметы. Налетают 2-3 штуки, начинают пикировать. Мы кто куда. А зенитчики открывают бешеный огонь. Беспорядочно сбросив две. три бомбы штуки уходят высоко в небо и исчезают. Солдаты торжествуют и кричат: «Жипела Югославия, живела Србия...».
