Более полувека талантливая русская художница Елена Андреевна Киселева прожила вдали от Родины. В чужие края ее с мужем Антоном Дмитриевичем Билимовичем, ректором Одесского университета, и маленьким сыном Арсением забросила волна эмиграции в 1920 году.
После тяжкой полосы бесприютных скитаний они в 1921 году обрели, наконец, свой жизненный причал в доброжелательной стране Сербии, где и прожили в Белграде все последующие годы.
Елена Андреевна сохранила воспоминания об отечестве, детских и юношеских годах, прошедших в Воронеже. В ее прежней жизни остались учеба в Петербургской Академии Художеств под руководством профессора-преподавателя, великого живописца Ильи Ефимовича Репина, пенсионерская командировка в Париж, как лучшей ученицы Академии. Затем – расцвет творческих сил, успех на художественных выставках в России и за рубежом, высокая оценка ее творчества выдающимися современниками, внимание к ее искусству художественной критики, периодической печати, престижных журналов, любовь знатоков искусства.
В вихре перемен в России Киселева оказалась в числе забытых художников и последней печальной датой в ее жизни, обозначенной в Академии Художеств, числился условно 1918 год.
В Воронежском областном музее изобразительных искусств (как до 1984 года назывался нынешний Художественный музей имени И.Н. Крамского), творчество Киселевой было представлено лишь одним произведением, портретом «Маруся», переданным в дар нашему музею Марией Эдуардовной Киселевой, - матерью художницы, из Ленинграда в 1929 году.
Этот прекрасный портрет невольно привлекает утонченным очарованием женского образа, яркой нарядностью красок, их тонкой гармонией, артистизмом широкого письма. Во всем ощущалось незаурядное дарование художницы, ее живописная культура и хорошая школа.
Долгое время загадочной оставалась личность художницы Киселевой, фамилия которой не встречалась ни на страницах книг по истории искусства, ни в каталогах коллекций других музеев нашей страны.
Таинственность, окружавшая имя художницы, обаяние ее таланта, побудили меня в свое время к поискам, вызывали желание раскрыть ее творческую биографию, узнать личную судьбу.
Неоценимую помощь в этом начинании оказали архивные материалы Ленинграда и среди них – бесценная находка – письмо самой Киселевой к Репину, написанное в 1921 году и помеченное «Сербия», подсказавшее путь дальнейших исканий.
На мои обращения в музеи Югославии первой откликнулась Вера Ристич, сотрудник Белградского музея национального искусства. Ее известие превосходило все мои ожидания. В письме от 28 сентября 1967 года Ристич писала, что предприняла все меры, чтобы получить для меня все сведения о художнице Елене Киселевой, «а место тога нашла сам саму уметницу живу и здраву, мада у дубокоj старости от осамдесят осам година».
Приход Ристич в дом Киселевой и Билимовича, весть о том, что художницей заинтересовались на родине, в Воронеже, до глубины души взволновала старых одиноких людей. Единственный сын Елены Андреевны умер в 1944 году, и теперь она жила вдвоем с мужем, профессором математики Белградского университета на пенсии, академиком Сербской Академии Наук.
Ристич предупреждала меня, что письмо от Елены Андреевны придется подождать, «доксе стара жена смири от узбучена и од навале успомена на рану младости у Воронежу». В незабываемый день 25 октября 1967 года я получила ожидаемое письмо. Так началась наша переписка, которая длилась семь лет до последних дней жизни Елены Андреевны. Так возобновилась ее связь с родиной.
«Благодаря Вам, - писала Киселева, - я нашла своих родных – оказалось, что у меня много племянниц и их детей еще. А я считала, что у меня никого в России нет».
***
Наша переписка всколыхнула в душе Елены Андреевны воспоминания о далеком и вечно близком, незабываемом прошлом. «Как от Вашего письма на меня пахнуло далеким, очень далеким прошлым. Все давно забытое мною, все это встало в душе… Да, как это странно, что на старости лет, в конце жизни так ко мне близко подошло все пережитое из молодых лет», - взволнованно писала она. «Ваши письма заставили меня вспомнить город Воронеж, который уже давно, давно я совершенно забыла. Воронеж – это такая далекая ранняя молодость. Боже, сколько потом было пережито!»
Но в глубине ее души, в памяти сердца не стерлась пережитыми годами с их сложными событиями любовь к родным местам. О родном городе Елена Андреевна всегда вспоминала с теплым отрадным чувством, ему в своих письмах она посвящала самые проникновенные строки: «Когда я получаю Ваше письмо, меня как-то переносит в другой мир. Воронеж, моя молодость, наша Садовая улица».(Ныне это улица Карла Маркса – прим. редакции.) «…улица была такая красивая, вся действительно в садах, в зелени и чистая – тротуары были посыпаны таким приятным желтым песком и так приятно было проехать по ним на велосипеде… А на правой стороне низкий, длинный наш дом с полукруглым палисадником, где были красивые деревья и кусты». «Помню нашу Садовую, помню театр, Дворянскую улицу, каток (в городском саду), где мой отец, Андрей Петрович Киселев, устраивал когда-то электрическое освещение, а я раскатывала на коньках по большому кругу со своими поклонниками-гимназистами. А там где-то внизу был знаменитый монастырь, куда я бегала во время экзаменов помолиться за благополучное сдавание экзаменов. И базар, куда я бежала после катка, чтобы купить каленых орехов. А спуск вниз к реке, наш Яхт-клуб, деревянный мост к острову и там Петровский Яхт-клуб с ботиком Петра Великого. Там были купальни, там брали лодки, чтобы ехать кататься на шлюз. До сих пор помню запах этой реки Воронеж». «Пахло водой, водяными лилиями. Давно-давно, а вот помню. Помню так, повеяло на меня как будто этим запахом». Так живо и задушевно звучали в ее письмах воспоминания о Воронеже. И она с упоением отдавалась им, не скрывая и самое сокровенное.
В судьбе Елены Андреевны дорогой ей Воронеж остался не только первой страницей ее биографии. Теперь он снова неожиданно вошел в ее жизнь и не мимолетно, а до последних дней. Он стал не только воспоминанием о былом, историей, а действительностью, живой современностью, местом, где заинтересовались загадочной художницей Еленой Киселевой, где она была словно заново открыта и вызвана из забвения и где вскоре открылась ее первая в жизни персональная выставка. Как щедрый дар судьбы восприняла Елена Андреевна пришедшую из родного Воронежа весть о признании ее таланта, о высокой оценке ее творческого труда. Это стало светлым событием в безотрадной жизни одиноко стареющих людей. «Большое спасибо Вам за Ваше необыкновенное «заинтересование» моей судьбой, моей жизнью, за то, что Вы меня, так сказать, «вытащили на свет».
***
С переменами в жизни, в отрыве от близкой ей художественной среды Елена Андреевна по собственному ее признанию «давно перестала быть художницей и думать о себе как о таковой». «Я согласна, что я была очень одаренная художница в свое время, но это как-то стерлось, заглохло». «Жизнь давно забрала меня всю целиком и художницей я была как-то сбоку, в стороне. А главное, была очень сложная, трудная жизнь. А тут революция, война, беженство. В это трудное время у меня создалась новая семья, родился сын, - где уж тут было думать о художестве». «Временами, когда было легче, когда жизнь успокаивалась, возвращалась возможность мне вспомнить, что я могу взять кисть в руки», - рассказывала мне в письмах Елена Андреевна. – Но все это урывками».
Репин, обеспокоенный творческой судьбой одной из лучших своих учениц, стараясь поддержать ее, писал: «А Вы, неужели бросили живопись? Вот не верю. Вы слишком огромный талант, чтобы бросить. Еще обрадуете, надеюсь». На это Елена Андреевна отвечала с тоскливым чувством: «Писать – счастье, наслаждение, а о каком наслаждении можем мы теперь думать».
Отвлекали от мыслей о творчестве и обязанности матери, и сложившаяся жизнь в доме, и интересы окружающего ее общества. Об этом она не раз упоминала в письмах. - «Наше окружение здесь было, конечно, больше всего профессора и ученые. От искусства и художников я была совершенно далека».
Муж Елены Андреевны Антон Дмитриевич Билимович, профессор Белградского университета, стал видным ученым по прикладной математике, академиком. Его ученые труды издавались в различных зарубежных странах, были отмечены наградами. «Мой муж слишком большой ученый, совершенно поглощенный своей наукой и своими работами, не мог помогать мне в ведении хозяйства и в воспитании сына. Все было на мне». «У нас много людей бывало, жили, что называется, «открыто», но никто не интересовался художницей Киселевой». Была жена Билимовича, хозяйка дома. Бывало много гостей и ни одного художника.
Е.А. Киселева "Маруся", 1913, холст, масло.
Воронежский художественный музей им. И.Н. Крамского.
Талант ее, которым восхищался И.Е. Репин, не угас, конечно, сохранились и творческие силы, и художественный интерес к окружающей жизни. «Но иногда, когда что-нибудь исключительно меня воодушевляло, я снова бралась за кисть, таким образом, получилось несколько хороших портретов, но уступающих «Марусе».
В новой для нее художественной среде Киселева не встретила себе должной оценки. «Со стороны сербских художников замечена не была – здесь направление очень новаторское, а наша старая манера слабо ценится». Свои произведения Киселева экспонировала исключительно на русских выставках. Пройдя серьезную русскую академическую школу, Елена Андреевна чувствовала себя далекой от тенденций авангарда в искусстве и новшеств в творчестве художников Сербии. «В эмиграции было, конечно очень трудно и не до живописи. А когда мы стали на ноги, было уже поздно. Восторжествовало новое направление в живописи, и я стала не нужна, или я так чувствовала для себя». В своих работах художница Киселева продолжала оставаться преданной традициям школы И.Е. Репина.
Е.А. Киселева "Базар в Которе (Черногория)", 1925, холст, масло.
Елена Андреевна полюбила приютившую их «прекрасную страну», как она ее называла, ласковое теплое море. Ее привлекала новая архитектура, интересовала народная жизнь, характерные черты быта, восхищали красивые выразительные лица, живописные национальные костюмы. Все это нашло вдохновенное отражение в новых работах художницы: больших картинах «Базар в Которе», «Ярмарка в Типчедере», «Город Будва», в рисунках «Базар в Будве», «Черногорка», «Копавласка», «Далматинка» и других произведениях. Но по-прежнему она сохранила верность своей основной творческой привязанности – портрету. «Я всегда была портретисткой, - отмечала она – и страстно любила изображать красивых интересных женщин». Эти портреты вместе с их владелицами разбрелись по разным странам и, по словам самой художницы, «находятся неизвестно где».
В последние годы жизни Елену Андреевну беспокоила мысль о будущей судьбе тех произведений, которые оставались в их семье. Наследников не было. Эта тревога часто звучала в ее письмах. «У меня дома есть несколько домашних портретов, кое-что писанное в Далмации. Рисунки из Далмации. Скоро меня и моего мужа не будет на свете, все, что осталось от моих «произведений» - часть разберут знакомые, часть просто пропадет».
Из нашей переписки вскоре стало ясно, что Елена Андреевна была бы рада передать сохранившуюся у нее часть произведений родному Воронежу, где в музее по крупицам уже начала складываться коллекция ее картин. Елена Андреевна перечисляла и характеризовала свои работы весьма скромно, но упоминала, что ей они дороги.
«Все, что у меня есть, конечно, не представляет никакой особой ценности, но все же жалко выбросить в печку. А скоро не будет ни меня, ни моего мужа, а родных здесь у нас никого нет».
Воронежский художественный музей им. И.Н. Крамского – единственный хранитель уникальной коллекции художницы Елены Киселевой.
***
Начались длительные переговоры о пересылке дара Киселевой из Белграда в Воронеж.
В практическом решении этого вопроса основное содействие нашему музею оказали сотрудники Министерства культуры СССР и Советского посольства в Югославии. «Ну вот, свершилось, - взволнованно писала Елена Андреевна. Отбыли мои картины и рисунки в Посольство. Приехали два чиновника Посольства, из которых один мой однофамилец Иван Кузьмич Киселев, и забрали все». Елена Андреевна приготовила в дар Воронежу все работы, что у нее были. Однако, к великому сожалению, не обошлось без досадной бестактности по отношению к дарительнице.
В последний момент две картины «Дама в голубом» и «Ангорские кошки» были отклонены сотрудниками посольства по совету научного сотрудника Эрмитажа Всеволжской, которая сочла их неподходящими для музея. Такая, можно сказать, нелепость очень обидела Елену Андреевну, и она решила ничего не отдавать, но муж ее, Антон Дмитриевич, посоветовал все же послать.
Несказанно были удивлены и более чем огорчены мы, сотрудники Воронежского музея. В нелегком моем поиске рассеявшихся по частным собраниям произведений Киселевой огромную радость доставляли каждый обнаруженный эскиз, этюд, рисунок, набросок, тем более, если их удавалось приобщить к коллекции нашего музея. А здесь оказались отвергнутыми законченные, выполненные с любовью картины художницы. Но так случилось. Не попавшие в Воронежский музей «Дама в голубом» и «Ангорские кошки» после смерти Елены Андреевны перешли к знакомой семье Билимовичей, унаследовавшей дом, и украсили устроенный друзьями уголок памяти Елены Андреевны.
Получив уведомление, Елена Андреевна успокоено откликнулась: «Очень рада что все, что я послала к Вам в Воронеж, дошло благополучно». «Спасибо большое, дорогая Маргарита Ивановна, за Ваше милое письмо, за Ваши хлопоты о выставке, о моих картинах», - писала она. В историю Воронежского музея этот факт вошел как удивительное по своей необычности событие, волнующее и праздничное.
***
Шел июнь 1969 года, когда в Воронежском музее изобразительных искусств была открыта первая персональная выставка произведений Киселевой. В экспозицию помимо присланных из Сербии самой Киселевой картин, вошли произведения, найденные нами в коллекциях других музеев страны, в частных собраниях Ленинграда и Москвы и работы, хранившиеся у родных художницы в Ленинграде. Частично они уже были приобретены нашим музеем. Выставка, приуроченная к 90-летнему юбилею нашей соотечественницы, включала около 40 ее картин и рисунков, отражавших основные этапы творческого пути. «Очень рада, что у Вас получилась хорошая выставка моих картин, - растроганно, с благодарным чувством, откликнулась на это событие Киселева. - «Это к концу моей жизни большой мне подарок. Спасибо».
Прибывшие из Югославии произведения, влившиеся в экспозицию выставки, обогащали ее, хронологически завершали. Благодаря этому создавалось целостное впечатление о творчестве заново открытой, обладающей ярким и самобытным дарованием русской художницы.
