Главная страница

Мы в соцсетях











Песни родной Сербии







.......................




/9.1.2009/

Сербы о русских, русские о сербах



      Владимир Мещерский

     

      Руготня, кощунство и довольство

     

     …Не раз по моем возвращении задавали мне вопрос, что такое сербский народ?

     

     Когда посмотришь на него, сидя в коляске, и увидишь серба на поле с его парою волов, тогда глазу кажется, что перед ним медленно, лениво и в спокойном обладании своей личностью идет малоросс, хохол Полтавской губернии: тот же общий контур, тот же приблизительно костюм, то же бритое лицо с длинными усами, те же наружные движения, тот же рост…

     

     Но когда подойдешь к этому сербу и начнешь с ним говорить, то сходство это значительно ослабляется: степень развития другая и характер как будто другой.

     

     Серб гораздо менее развит малоросса.

     

     В характере его есть черты, отсутствующие в хохле, например: добродушие, наивность, доверчивость.

     

     Зато, сколько мне показалось и сколько мне говорили, есть и схожие с малороссом черты: упрямство и лень.

     

     Мужчины представляют собой тип довольно красивый и стройный, средний рост преобладает, маленького роста почти не видать.

     

     Женщины красивы, но красота эта представляет что-то слишком однообразное и не оживленное — слишком мало игры физиономии на женских лицах.

     

     Народ вообще груб, невежествен и необразован до последней степени.

     

     Руготня самыми невообразимыми словами и ужасное кощунство в этой брани — явление самое обыкновенное в народе.

     

     О религии он почти не имеет понятия; церквей почти нет, а священники эти скорее поверенные в делах своих прихожан, чем служители церкви.

     

     В армии при каждой чете есть свой поп.

     

     Как мне рассказывали офицеры, попы эти ничем или весьма мало отличаются от своих прихожан уровнем образования, занимаются тем, что рассказывают своим односельчанам разные сплетни про деревню, ссорят людей между собою, и вообще держат себя до такой степени ниже своего призвания, что русские офицеры подчас принуждены были принимать относительно попов этих строгие меры дисциплины.

     

     В нравах простонародья сельского, как простонародья городского, относительно распущенности нет разницы.

     

     Замужняя женщина не считается в народе обязанною быть своему мужу верною.

     

     Всякие семейные скандалы суть явления самые обыкновенные, никого не удивляющие.

     

     И если прибавить к этому, что нередко в этих любовных похождениях играет роль поп прихода, то легко себе представить, что это за нравственный уровень.

     

     Но рядом с этим вы никогда не услышите в сельском быту о краже, о мошенничестве, об убийстве, о грабеже и тому подобных преступлениях.

     

     Серб села инстинктивно честен.

     

     Он также инстинктивно добр.

     

     Эти две черты, сохранившиеся в народе сельском, объясняются общим довольством в материальном быту.

     

     В Сербии до войны не было нищих…

     

     Все в Сербии более или менее богаты, то есть имеют свое собственное состояние и наслаждаются жизнию.

     

     Очень богатых людей почти нет; уровень массы почти везде одинаков; нет страсти к наживе, нет цели обмануть или похитить; кулаков Сербии немыслим иначе как в роли содержателя мианы*. (* Кофейни — ред.)

     

     Вот это-то общее благосостояние, общее наслаждение жизнью и объясняет, почему в Сербии нет солдат в пехотных и конных милициях, и нет потому, что с той минуты, как серб поступил в ряды войска, не имея понятия о нравственной стороне своей службы, он испытывает одно лишь: лишение разом всего того, к чему он привык, с чем он сжился, как с условиями жизни, без которых она для него немыслима.

     

     Это — рыбы, взятые из реки и пересаженные в стоячую воду.

     

     Оттого главная духовная черта в этом солдат есть непреодолимая тоска по дому или по куче, как говорят сербы, то есть самое естественное и понятное желание быть дома.

     

     Доказательством тому, что это так, служит тот же серб-солдат в артиллерии или в инженерном войске.

     

     Ходит он скоро, держит себя молодцом, выправка и осанка легкие, красивые и бодрые, лицо выражает сознание исполнения долга, так что если вы этого солдата поставите рядом с русским, вы не отличите его от русского.

     

     Наоборот, серб-пехотинец выглядит как нищий, усталый после долгой ходьбы, как нищий, вышедший полувыздоравливающим из больницы, как нищий, который в данную минуту, чтобы подействовать на прохожего, внезапно придает лицу и всей своей фигуре что-то поразительно несчастное.

     

     Таков серб-пехотинец.

     

     И все это только потому, что серб-артиллерист успел отвыкнуть от своего дома и от своей животной, так сказать, жизни, а серб-пехотинец не успел.

     

     Другой причины различия вы не отыщете.

     

     И ради нее-то серб-артиллерист храбр и стоек, а серб-пехотинец не умеет стоять и подвержен ежеминутно опасности панического страха.

     

     Таковы главные черты сербского народа.

     

     Затем остается прибавить черту, мною везде подмеченную.

     

     Сербы вообще народ невеселый: песни их заунывны и скучны. А когда эти заунывные песни поются ими на боевой стоянке и получают интонацию той душевной тоски, которая солдата грызет и гложет, — тогда слушать эти песни нет никакой возможности, так вас за душу и тянет: нервы все расслабляются и, точно заразительная болезнь, это нервное состояние тоски переходит от поющего ко всем, слушающим его, соратникам.

     

     Не раз русским офицерам приходилось приказывать не петь, а выучить серба петь веселую и лихую русскую солдатскую песню оказывалось совершенно невозможным.

     

     Вообще, как я подметил уже в дороге, где сталкивался с разными типами из народа, зрелище русского есть для серба что-то такое, к чему он доселе не может привыкнуть.

     

     Смотрите, как смотрит он на этого русского: глаза так и вытаращены, лицо выражает какое-то сверхъестественное изумление, и все-таки от изумления к пониманию этого русского он никак не может перейти.

     

     Вы входите в миану.

     

     Сидят кругом столов в разных ленивых позах сербы.

     

     Едва вы вошли, сейчас на вас начинают смотреть, и с этой минуты до той, пока вы не уйдете, серб не перестает на вас смотреть.

     

     Но на что он смотрит и какова главная причина его изумления?

     

     Это-то и любопытно.

     

     Он на вас смотрит потому с изумлением, что вы едете на войну, не будучи к тому обязаны, и едете весело, бодро, да еще поете лихую песню или насвистываете веселый мотив.

     

     Это его поражает, и он в вас видит существо из сверхъестественного мира, жителя луны и не может прийти в себя.

     

     Для него представление о войне тождественно с представлением ада.

     

     И вдруг видит он, что в этот ад, от которого при одной мысли у серба делается лихорадочный холод и за сердце хватает ужасная тоска, какие-то люди, и именно русские, идут веселее, чем идут они, сербы, в свою кучу.

     

     Но если серб изумлен видом этого русского, идущего весело в ад, то не менее изумлен русский простолюдин, вступающий в любую сербскую деревню, духовными отношениями серба к войне.

     

     Не говоря уже о том, что у бедного серба в этом состоянии изумления чисто ребяческого и дикого относительно русского и в этом, не покидающем его ни на минуту ужасе к войне не может вырваться сердечного порыва восторга к этому русскому (этот вопрос дело будущего) — русского изумляет то, что этот серб не протягивает ему дружески руки в знак сочувствия со словами «добро, братец, пожаловать».

     

     Серб стоит перед ним, разинув рот, и с благоговением готов ему все отдать, если тот вздумал бы взять, но сам от себя он не знает, как и подступиться к этому страшному существу, идущему на войну в виде добровольца. После этого легко ответить на вопрос: рады ли сербы воевать?

     

     Народ не может даже постигнуть, из-за чего это бедствие где-то в Сербии происходит: нравственные побуждения войны, честь, патриотизм, услуга угнетаемым братьям — для него понятия или чувства несуществующие, а внешние или материальные заботы, как-то: увеличение земли, добыча, королевская корона — все это для него мысли, никогда не бывавшие в его голове.

     

     Он одно знает: ему было хорошо, он ни в чем не нуждался, ни над чем не тосковал.

     

     А теперь ему не хорошо, он нуждается в ушедших из дома, когда он дома, и в доме, когда он на войне.

     

     Он работал для себя.

     

     А теперь явились какие-то повинности работать для других.

     

     Взявши все это вместе в соображение, серб находит причины ненавидеть войну, но причины, освещающие эту совокупность бедствий каким-то духовным светом, и облагораживающие, и облегчающие эти подвиги самопожертвования, — для него не существуют…

     

     (Мещерский В. П. Правда о Сербии. Письма. СПб. 1877.)

     

     

     

      Алексей Хвостов

     

      Духовной связи между нами не было…

     

     

     В мирное время Сербия одна из прекраснейших стран Европы. Плодородная почва, хороший мягкий климат, горы, изобилующие минералом, реки с хорошею рыбою и прекрасные дубовые леса — все это делает приятное впечатление. Сербы народ здоровый на вид: энергический, южный, правильный тип с резкими очертаниями; здесь преобладают брюнеты. Таких неприятных, обрюзглых овалов, какие попадаются у нас зачастую, вы здесь не встретите. Я тщетно старался уловить сродные нам, русским, черты у мужчин. Женщины же, напротив, часто напоминают наших, отличаются лишь, конечно в массе, большею правильностью, выразительностью черт и смуглостью лица. Прекрасные карие и черные глаза здесь вы встретите на каждом шагу, зато голубых я не видал. Сербы отличаются добродушием и мягкостью в обращении; в последнем они мало уступают полякам, но не льстивы. Они степенны в движениях и апатичны, как малороссы, впрочем, не бесхитростны, — это результат слабости и векового порабощения. Женщины совершенно свободны в движениях, живы, и в умственном развитии если не выше, то и не ниже стоят мужчин; красотою и типом они подходят к итальянкам, только с более овальным очертанием; грацией напоминают полек, а тактом, степенностью и задушевностью — русских женщин. У них незаметно страстности и чувственности женщин южных стран и отличаются нравственностью. Я не говорю про жизнь в Белграде, да еще в военное время, и в других городах, где является пришлый элемент; в подобных космополитских центрах нравы, с малыми оттенками, почти все одинаковы; я только утверждаю, что сербский народ держится патриархальных нравов относительно семьи. Здесь вы редко встретите крайности цивилизованных стран Европы или грубого обращения и семейный деспотизм главы дома, или совершенный индифферентизм, все более и более проявляющийся у нас и на Западе, как следствие браков по расчету. Турецкое иго со своею гаремной жизнью не могло совратить семейного быта сербов, оно дало только дурные следы в религиозной индифферентности, в искажении славянского языка турецкими словами, в домашней обстановке кучи (дома) и в страшных ругательствах, превосходящих русские, так как соединены с святотатством; впрочем, так как сербы народ более или менее выдержанный, то слышать брань приходится редко; это не то что русский человек, принадлежащий даже к лучшему обществу, для большего красноречия любит в холостой беседе примешивать к своей речи крепкое словцо, что называется как соль к щам, как масло к каше. В Сербии вас поражает отсутствие внешних проявлений религиозности. В церквах вы не увидите толпы народа, вы даже не заметите особенно собравшихся старичков и женщин, этого постоянного контингента в наших храмах; мне случилось зайти в первую церковь в Кладово, богатое местечко на берегу Дуная, и, несмотря на то, что это был воскресный день, кроме русских добровольцев почти никого не было. По архитектуре и внутренней обстановке лучшие церкви и соборы уступят нашим даже в богатых селах, конечно, за некоторыми исключениями, например, собора в Белграде, где служит митрополит. Церковные принадлежности они получают большею частью из России; церковное пение не производит приятного впечатления для слуха, привыкшего к замечательным певчим собора святого Исаакия и придворных в Петербурге, исполняющих концерты Бортнянского и других духовных композиторов. Сербский напев напоминает мне старый лаврский напев в Киеве, не отличающийся музыкальностью и концертной выработкою. Наши певчие в русской походной церкви в Белграде составляли контраст с сербскими певчими, как звезды первой величины.

     

     (Хвостов А.Н. Русские и сербы в войну 1876 г. за независимость христиан. СПб. 1877.)

     

     

     

      Георгий Комаров

     

      В Белград на Пасху

     

     

     

     До Белграда от Петербурга езды столько же, сколько до Ялты. Я выехал в четверг вечером и приехал в Белград вечером в субботу, причем 4 часа между поездами провел в Варшаве и 6 часов в Будапеште.

     

     В Белград приезжаем в субботу вечером. Первое впечатление — разочарование.

     

     Выехав из Петербурга в Страстной Четверг, я торопился попасть к заутрени. Вспоминал торжество и благолепие русской заутрени, крестный ход ночью со свечами вокруг храма, освящение куличей в присутствии огромной толпы молящихся — и вдруг оказывается, что ничего этого в Сербии нет.

     

     Заутрени в полночь не служат, а служат вместо нее раннюю обедню утром, когда взойдет солнце, часа в четыре, и на нее мало кто ходит. Куличей нет, о пасхах знают лишь понаслышке, по русской литературе, и никто не христосуется. Есть только яйца, которые красятся и ставятся на небольшом блюдечке под образа, и каждому приходящему в этот день дается по яйцу.

     

     Собственно Пасха в Сербии отличается от простого воскресенья лишь тем, что празднуется два дня, а не один…

     

     Последний раз я был в Сербии в 1910 году. За эти четыре года Белград очень изменился к лучшему.

     

     Построен новый дворец. Надо сознаться, что большинство жителей его очень осуждают, но, по-моему, это очень красивое здание.

     

     Королю Петру было предложено четыре проекта. Он забраковал все и составил проект дворца сам. Дворец уже выстроен и теперь заканчивается отделкой.

     

     Великолепен новый дом, который построило страховое общество «Россия». Он обошелся в два миллиона рублей, в нем 7 полных этажей, он стоит в самой центральной части города, на высоком месте.

     

     В Белграде трехэтажных домов мало, они составляют исключение, больше все двухэтажные домики, поэтому дом «России» кажется чем-то особенным и возвышается над всем городом.

     

     Большая часть дома занята гостиницей «Москва». Из верхних окон открывается совершенно исключительный по красоте вид на слияние Савы с Дунаем, на венгерский город Землин и на все белградские окрестности.

     

     Начаты постройкой несколько больших домов и в том числе новое здание академии наук.

     

     Очень украсили Белград новые мостовые — булыжные сменились деревянными торцами. Новые мостовые гладкие, как паркет, по тем улицам, где мало езды, например: по аристократической Князь-Михайловой публика идет не по тротуарам, а во всю ширину улицы.

     

     Вечером все залито электричеством и здесь начинается настоящее гулянье. Большие ярко освещенные магазины, масса электричества, изрядная, шумная толпа придают этому уголку Белграда совершенно вид какого-нибудь южного французского города…

     

     Город Белград делает сейчас заем в 40 миллионов франков, из которого 20 миллионов предназначено на постройку общественных зданий и на украшение города.

     

     Многие находят, что для Белграда это расход чрезмерный. Так говорят одни, другие говорят, что украшать город хорошо, конечно, мощь и красота столицы Сербии должна очень действовать на сербов, приходящих из Австрии, но что пушки, пожалуй, надежнее. Не лучше ли иметь лишних 20 скорострельных пушек, чем построить один дом.

     

     Не имея пушек, пожалуй, и домов строить не стоит…

     

     Русское посольство в Белграде следует помянуть самым добрым и благодарным словом. Вообще надо сознаться, что наше представительство за границей представляется среднему русскому обывателю чем-то кошмарным. Пойти за границей в наше посольство — это значит в большинстве случаев наглотаться самых больших обид и самых незаслуженных оскорблений. Поэтому особенно ценишь, когда видишь в Белграде русским посланником Н. Г. Гартвига, двери которого открыты для каждого русского и который окружил имя посланника русского царя совершенно особым ореолом.

     

     Лучшей похвалой ему может служить то, что вся венская печать постоянно требует от своего правительства, чтобы оно настояло в Петербурге на отозвании Н. Г. Гартвига из Белграда, где он так определенно нарушил равновесие влияния Австрии и России в пользу России.

     

     1-й секретарь В. Н. Штрандтман приобрел себе самые большие симпатии русской колонии и всего сербского общества. Военный агент полковник Артамонов здесь уже 4 года. Король любит говорить представляющимся ему русским, что он очень ценит полковника Артамонова и что сербская армия во многом обязана русскому полковнику Артамонову.

     

     Русское посольство помещается на главной улице против королевского дворца. Из столовой посольства открывается дивный вид на Саву, по ту сторону которой уже венгерская территория. От дома к реке большими красивыми террасами спускается парк.

     

     На первый день у Н. Г. Гартвига, занимающего между дипломатами первое, совершенно исключительное положение, завтракали послы всех православных государств — Болгарии, Греции, Румынии и Черногории, на второй была приглашена вся русская колония.

     

     В этот день собрались все русские, находящиеся в Белграде, сербы, женатые на русских с семьями, и сербы — русские воспитанники, главным образом офицеры.

     

     Был накрыт большой пасхальный стол «по-русски» с пасхой и куличами, и благодаря редкому гостеприимству, все чувствовали себя так, как, вероятно, немцы чувствуют себя у своих представителей на всем земном шаре, — то есть что они «дома»…

     

     Отсутствовавшей госпоже Гартвиг послали телеграмму в Москву. Во время войны она стояла в Белграде во главе всего дела организации помощи раненым героям войны. Теперь в Сербии ее называют «наша сербская майка» (мать). Популярность ее во всей стране огромна.

     

     За эти два дня праздников на ее имя в посольстве было получено около 6000 карточек, писем и поздравлений от ее пациентов, которые получили от нее помощь и облегчение.

     

     На второй день праздника устраивал вечер русский клуб.

     

     Русский клуб — это наше славянское общество, с той только разницей, что в России славянское общество имеет круг членов очень ограниченный и из людей специально интересующихся славянским вопросом, в то время как русский клуб в Белграде собирает вокруг себя большинство молодежи и все лучшее сербское общество.

     

     Раз в год клуб дает славянский бал, который считается лучшим балом сезона; на нем обыкновенно присутствуют король, наследный королевич, весь двор и вся местная знать. Русский клуб имеет хорошее помещение, библиотеку, бесплатные курсы русского языка, делает постоянные собрания, знакомя сербское общество с русской жизнью и нашей музыкой и литературой.

     

     Русский клуб к 9-ти часам был уже битком набит. Было очень много офицеров, было несколько священников, присутствовал русский посланник с дочерью и весь состав посольства с семьями. Вечер начался чтением стихов гр. Ал. Толстого, которые читал известный московский артист Андреев, который приглашен сюда режиссером королевского театра. Затем была музыка, потом начались танцы. Сначала танцевали сербское коло, в нем приняли участие все присутствующие, даже священники. В конце вечера танцевала «русскую» княжна Андроникова, да так танцевала и имела такой успех, что казалось, что зал развалится от аплодисментов.

     

     Здесь же был отец княжны. Он все держался подальше, позади. Положение его весьма интересное. Он инженер и в 1905 году был в Чите. Был левый и стоял во главе революционных организаций. Когда началась революция и Россия начала разлагаться на уделы и чуть не в каждом городе предполагалась особая республика, то князя наметили в президенты города Читы. Однако когда генерал Меллер-Закомельский все эти сибирские республики поуспокоил и всех будущих президентов арестовал, то князя Андроникова судили, да засудили так, что если бы он не удрал, то ему даже после Романовского манифеста оставалось бы еще восемь лет каторги. Здесь он служил по эксплуатации железных дорог и начал заниматься подрядами по постройке железных дорог в Новой Сербии. Когда чины посольства уехали, он вышел вперед и даже танцевал, очень красиво, мазурку в первой паре…

     

     Выходя из русского клуба, я пошел на Калимегдан.

     

     Я стоял, очарованный чудной, горячей южной ночью. Снизу неслась заунывная, за душу берущая песня. Это... пели рыбаки. Заунывная песнь плакала, что турки на Косовом поле убили отца, и мать у колыбельки своего маленького сына молит Бога, который все может, чтобы ее мальчик вырос сильным и храбрым, отомстил за смерть отца и помог своему королю освободить Сербию и создать большое могучее царство...

     

     Скоро прошло три дня, пролетели праздники, надо было возвращаться в Петербург. Обратно я ехал через Вену, где пробыл день, две ночи был в вагоне. Вся поездка в Сербию заняла 8 дней.

     

     (Комаров Г. В. В Белград на Пасху 1914 г. СПб. 1914.)

     

     

     

      Лев Троцкий

     

      Белград [1]

     

     Поезд не переезжает теперь через железнодорожный мост, связывающий здесь Венгрию с Сербией, а высаживает нас в Землине, хотя билеты нам выданы до Белграда. Мы перерезываем Дунай и вливающуюся тут в него Саву на сербском пароходе «Морава». С землинской стороны Белград, отделенный всего полутораверстовой лентой воды, виден как на ладони. Глазом можно нащупать конак2 и скупщину3. Точно так же можно их нащупать габсбургской пушкой. Это, как известно, самое уязвимое место Сербии.

     

     По сербскому берегу Савы и Дуная ходят взад и вперед посты — это ополченцы от 45 до 55 лет, в мужицкой одежде, барашковых шапках, в опанках, с ружьем за плечами. Вид этих оторванных от двора пожилых крестьян с торчащим над шапкой штыком сразу создает настроение тревоги и жути. В сознании проплывают последние впечатления оттуда: банковский чиновник с пробором и черным камнем на мизинце, венгерский полковник с ногтями, белоснежные скатерти вагона-ресторана, зубочистки в папиросных футлярах, шоколад «Milka» на каждом столике — и тем неотразимее завладевает сознанием трагическая серьезность того, что готовится произойти на Балканах и что уже началось в самом глухом углу полуострова.

     

     Прошлый раз я был в Белграде два с половиной года тому назад, вскоре после того как улеглись волны аннексионного кризиса. Тогда Белград производил на меня впечатление русского средней руки губернского города, только вместо по воинской повинности присутствия тут «министерство войно», да вместо губернаторского дома — конак, собственно два конака: старый, в котором был убит Александр, и новый, в котором живет краль Петр. За протекшие после того тридцать месяцев Белград вырос, почистился и похорошел. Новые дома и магазины, на главной улице — торцовая мостовая. Но сейчас у города вид особенный, тревожный, бивуачный. Все мобилизованы, и все подчинено потребностям мобилизации. Автомобили и извозчики разъезжают почти только по казенной надобности. Мобилизованные, мобилизуемые и мобилизующие заполняют улицы. Магазины пусты: нет покупателей и к минимуму свелось число продавцов. Застой в промышленности, кроме той отрасли, которая обслуживает мобилизацию и будущую войну. Нет рабочих рук. Для сахарного завода в Белграде пришлось выписать из-за границы 20 рабочих, чтобы не прервать окончательно производства, для другого сахарного завода в Чуприа правительство разрешило применять арестантов. На улице принца Михаила — главная артерия города — приостановлены работы по укладке мостовой, трамвайные рельсы на большом протяжении сняты, мостовая разрыта, деревянные кубики мокнут под дождем, и, подъезжая к лучшему в городе отелю «Москва», экипаж по ступицы погружается в лужу.

     

     Масса газетных разносчиков: старики, калеки, а главным образом, мальчики. Их выкрики создают основную ноту жизни белградской улицы. Штампа! Трибуна! Балкан! Пиемонт! Пиемонт! Штампа! Свет! Свет! Новине! Новине! Новине!

     

     В писчебумажном магазине выставлена огромная батально-символическая картина. Свалив пограничный забор из заостренных палей, сербы — живописные и нарядные — врываются на могучих конях в царство турка, валя и сокрушая все на своем пути. В окне цветочного магазина выставлены последние телеграммы газеты «Мали Журнал»; тут постоянно толпятся резервисты.

     

     Проходит стройными рядами 18-й полк, который сегодня отправляется на границу. В защитного цвета форме, в опанках, с зелеными ветками на шапочках. Трубят трубачи, барабанщики отбивают такт. Вид этого полка производит на меня трудно передаваемое впечатление. Нет внешней условной молодцеватости, скорее трагическая обреченность. Лапти на ногах и эта зеленая веточка на шапке — при полном боевом снаряжении — придают солдатам какой-то трогательный вид. И ничто в данный момент не характеризует для меня так ярко кровавую бессмысленность войны, как эта веточка и эти мужицкие опанки.

     

     Уже десять дней, как железнодорожное сообщение в стране прекращено: поезда перевозят только солдат и боевые припасы. Последний восточный экспресс пришел сюда в среду, но не отправился на Софию, а вернулся на Вену. Если Белград — военный лагерь, то вокзал — сердце этого лагеря. Здесь распоряжаются исключительно военные власти. Посторонним вход воспрещен. Во дворе вокзала ружья составлены в козлы. Тяжело нагруженные лошади стоят, готовые к отъезду. Свыше десятка повозок въезжают во двор; я ближе присматриваюсь к их поклаже: это — колючая проволока для заграждений, свернутая в могучие кольца. На часах и тут стоят не резервисты, а ополченцы, крестьяне за 45 лет, в рваных штанах, с ружьями в руке.

     

     В Сербии немного менее 3 миллионов населения. Под ружье привлечено, по последним сведениям, считая и ополчение, 300 тысяч человек. Это — пятая часть мужского населения страны, включая дряхлых стариков и грудных младенцев. Концентрированная рабочая сила страны вырвана на неопределенное время из ее хозяйственного тела. Если даже допустить, что кровавая чаша войны минует Сербию, — а на это надежды нет, — и тогда эта мобилизация на ряд лет потрясет основы существования молодой страны, которая так нуждается в мире, труде и культуре…

     

     (Троцкий Л. Д. Сочинения. Т. 6. Балканы и Балканская война. М.—Л. 1926.)

     

     

     

     Примечания

     

     1. Заметка написана в октябре 1912 года.

     

     2. Конак — дворец сербского короля.

     

     3. Скупщина — сербский парламент.

     

     4. Имеется в виду кризис, связанный с присоединением Боснии и Герцеговины к Австро-Венгрии (1908).

     


Комментарии (1)